Наследники Киевской Руси и позднейших княжеств, Галицко-Владимирского (Галиция) либо Полоцкого, Витебского, Новогрудского (последние составляли Беларусь, Белую Русинию или Белоруссию), славяне восточных пограничных земель Польши были потомками тех, чьи элиты в свое время отчасти навязали свою православную культуру Великому княжеству Литовскому. Эти элиты в свою очередь либо в XVI, либо в XVII в. отказались от своей религиозной и лингвистической самобытности, усвоив католицизм (римский либо греко-римский) и польский язык.
Эта постепенная аккультурация уже предвосхищала будущие трудности с адаптацией местных аристократов. Магнаты Белой Русинии в конце XVIII в., во время Четырехлетнего сейма, определяли свою особость лишь в том, что называли себя литовцами, то есть противопоставляя прежнюю аккультурацию новой.
После того как сейм 1696 г. запретил русинский язык, до того еще использовавшийся в юридических документах в силу Литовского статута, причисление себя к полякам стало для этих людей единственным способом культурной самоидентификации.
В XIX в. им придется отнести себя уже к четвертому идентифицирующему слою, навязанному разделами, — к русским. На заре XX в. многие из них откажутся считаться таковыми и объявят, что они krajowcy, «местное дворянство», аристократический вариант tutejszych, белорусских крестьян, не имеющих национального сознания, но, тем не менее, веками тесно не примыкавших ни к одной из сменявших друг друга культур и политических систем.
Подавляющее большинство жителей Белой Русинии и Украины было крепостными, но первая сносила свое положение намного с большим смирением, чем вторая. Трудности выживания в лесных и болотных областях, в условиях ужесточившегося крепостного права и существенного демографического роста — за век белорусское население утроилось, увеличившись с 1,8 миллионов в 1717 г. до 4,8 миллионов в 1790 г. (то есть плотность его достигла 16 человек на квадратный километр), — несомненно объясняют легкость, с какой поляки могли здесь господствовать, и пассивность крестьян.
По сравнению с богатыми землями юго-востока республики на северо-востоке почти не отмечено больших восстаний, за исключением того, которое разразилось в 1744 г. во владениях Радзивиллов. Хотя оно и было жестоко подавлено, но все-таки заставило господ ослабить барщину, введя отдельные оплачиваемые работы, разрешить крестьянам торговлю в каких-то формах и, главное, умерить активность насильственного обращения их из православия в католицизм.
Тем не менее, именно в этом регионе широко распространилось униатство, получая мощную поддержку со стороны иезуитов, которые полностью контролировали орден базилиан, поставлявший кадры для этой греко-католической церкви. Иезуиты иногда пытались включать в свои религиозные спектакли отдельные фрагменты на белорусском языке, но в униатской литургии верующим предпочитали в ущерб церковнославянскому навязывать латынь и польский, и церкви, примкнувшие к униатству, все больше напоминали римско-католические.
Иконография усваивала сюжеты, чуждые православию; культ, песнопения, архитектура романизовались. С конца XVII в. отдельным представителям автохтонных элит, не желавшим полонизироваться, не оставалось иного выбора, кроме бегства в Москву, как это сделал Симеон Полоцкий, учредивший в 1664 г. Киевскую православную академию и ставший издателем, поэтом и воспитателем царевича.
Религиозное соперничество в первую очередь и портило отношения между республикой и поднимающейся Россией. Изначальная религиозная общность между Россией и обеими Русиниями, а потом, с 1686 г., согласие Польско-Литовской республики на то, чтобы Москва играла роль покровительницы православных, оставшихся на территории первой, поощряла царей претендовать на звание повелителей «всех русских», передергивая понятия, чему способствовала двусмысленность самого слова (прилагательное «русский» означает и «присущий Руси», и «присущий России»).
